Священное Предание — это часть Божественного Откровения, это «живое Божие слово… изустно переданное Апостолам и соблюдаемое в Церкви. Поскольку Священное Писание — это записанное Священное Предание, постольку Священное Предание  — это устное Священное Писание. Происхождение того и другого — Божественное, ибо то и другое — это Откровение одного и того же Троичного Божества» (2, с. 27–28). — Ср. Ин. 21, 25; 2 Фес. 2, 15. Так гласит общая норма, имеющая множество частных особенностей.

Преемниками святых Апостолов стали святые апостольские мужи: святые Отцы и учители Церкви. Они и были носителями Священного Предания, передавая его из поколения в поколение.

Если канонический перечень книг Священного Писания определен еще во времена апостольские, то своего рода «объем» Священного Предания с течением веков должен непременно увеличиваться, так как по мере роста, укрепления и распространения Православной Церкви в мiре сем она становится все более восприимчивой к дальнейшему раскрытию Божественного Откровения (не путать с пресловутым «догматическим развитием», за которое ратуют римо-католики. «Догматического развития» нет и быть не может!).

Так, например, догматические определения и решения Вселенских Соборов обязательны к принятию всеми клириками и мiрянами. Хотя формально эти записанные в актах Соборов вероучительные истины Священным Писанием не являются, однако несогласие с ними или прекословие им (даже при принятии всего списка канонических книг Священного Писания и всей целости Священного Предания, принятого Церковью в эпоху, предшествовавшую Вселенским Соборам!) делает отступника повинным соборной анафеме и лишает его спасения.

Поскольку мы живем в эпоху некоего главенства, или примата, так называемых «демократических норм», то ничто не мешает нам воспользоваться понятиями и терминами из словаря нашей новейшей социологии и юриспруденции. Речь, в частности, идет о пресловутой «презумпции невиновности». В приложении к Священному Преданию это понятие может играть ту позитивную роль, что не охранителям Священного Предания нужно доказывать его правомерность и достоверность (в этом смысле Священное Предание как a priori, так и a posteriori — невиновно!), а наоборот  — авторам нападок на Священное Предание придется доказать его неуместность и/или подложность.

Перед нами статья игумена Петра (Мещеринова) «Проблемы воцерковления», появившаяся первоначально на интернет-сайте (kiev-orthodox.org), а затем и в виде брошюры. В этой статье игумен Петр касается Священного Предания в рамках задачи воцерковления и утверждает следующее:

«В результате нашего приходского воцерковления человек не приобретает здравые и точные понятия о догматическом и нравственном учении христианства, об истории Церкви, ее каноническом и литургическом устройстве, но попадает в необыкновенный, виртуальный, “параллельный”, сказочный мир. В нем Божия Матерь плывет по морю и оказывается на Афоне, с вершины которого вследствие этого низвергается статуя Аполлона; апостол Андрей забирается в днепровские леса, где водружает крест и благословляет будущую Святую Русь, затем идет в еще более густые леса в Новгород, с удивлением наблюдая банные обычаи тамошних жителей, а потом оказывается и на Валааме; апостол Лука занят тем, что одну за другой пишет (на досках от стола, за которым трапезовало Святое Семейство) иконы Пресвятой Богородицы — Владимирскую, Тихвинскую, Смоленскую и др., общим числом около 70-ти; …свт. Николай Чудотворец заушает еретика Ария, за что подвергается наказанию от отцов IВселенского собора, но повелением Господа и Божией Матери возвращается в свое святительское достоинство; преп. Алексий, человек Божий, подвизается посредством лицезрения горя своей супруги и родителей; преп. Сергий Радонежский кричит во время Литургии, будучи во утробе матери, а по рождении не вкушает материнского млека в среду и пяток; преп. Серафим Саровский кормит медведя… и т.д., и т.п. Об этом, и еще о миллионе таких же вещей, говорят как о сущностном проявлении Православия; тысячи страниц сотен церковных книг наполнены подобными историями; их используют большинство проповедей и церковных поучений… и все это подается воцерковляющемуся христианину как подлинное Предание, усомниться в котором  — безусловный и тяжелый грех.

Я уже слышу, как мне возражают: нам ли судить о Святых? Мы не можем понять их поступков нашим падшим умом, а отрицать чудеса — значит хулить действовавшего через них Святого Духа… и проч. Но вот вопрос: все вышеперечисленное — действительно ли действие Святого Духа в Святых Божиих? Я специально назвал только те истории, о которых доподлинно известно, что они подвергнуты обоснованной научной критике (сказание о прибытии Божией Матери на Афон относится к XVI веку, информация о посещении ап. Андреем киевских гор — к X-му, об иконописной деятельности ап. Луки известно не раньше IV-го, и т.д.); а сколько всего в церковной письменности негодных и бабьих басен (1 Тим. 4, 7), навязывающихся православным в качестве Священного Предания!…

Рассмотрим в качестве иллюстрации сказанного очень популярное и любимое на Руси житие преп. Алексия, человека Божия (Четьи-Минеи, 17 марта). Алексий был сыном богатых и знатных римских граждан, которые, по достижении им совершеннолетия, нашли ему достойную благородную невесту. В ночь после свадьбы он вручил супруге свое обручальное кольцо и исчез из дому, приняв на себя подвиг нищеты. С великою скорбью, не жалея средств, родители и жена всюду разыскивали его; через много лет, никем не узнанный, Алексий вернулся в Рим и стал жить под видом нищего в родительском доме. Ежедневно созерцал он страдания сохранившей ему верность и ждущей его супруги и убивающихся о потере сына родителей. Лишь после смерти преподобного выяснилось, кем он был на самом деле.

Надо сказать, что житие, особенно в переработке свт. Димитрия Ростовского, написано мастерски: действительно, переживаешь всю эту историю, удивляешься своеобразию поступков преп. Алексия, жалеешь его отца, мать, жену… Но давайте отстранимся от авторитета церковной книги с названием “Жития Святых” и спросим себя: какое христианство явил на страницах этого жития преп. Алексий? Очень своеобразное: его подвиг основывался на жизненной драме и великом горе близких ему людей. Конечно, такое мнение по отношению к святому едва ли не кощунственно… но, к счастью, оно и не может быть отнесено к нему. Настоящий преподобный Алексий таким не был — все сказанное относится к литературному герою с его именем. На самом деле все было проще. В те времена детей не спрашивали, хотят ли они жениться или нет: родители подбирали нужную с их точки зрения партию — и дети вступали в брак. Преп. Алексий, судя по всему, в брак по религиозным соображениям вступать не хотел; не мог он и конфликтовать с родителями, и поэтому ему оставался единственный выход из ситуации — бежать из дому. Это он и сделал. Невесту свою он никогда не видел, домой никогда не возвращался, подвизаясь в молитве и нищете при одном из храмов Эдессы; там и отошел ко Господу, а в Рим вернулся только мощами, но вовсе не при жизни (Православная энциклопедия, т. 2, с. 8). И — сразу все встает на свои места. В совершенстве исполнив заповедь Христову: всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную (Мф. 19, 29), — преподобный при этом ни связал с собою несостоявшимся браком свою невесту, ни истязал себя страданиями своих родителей. Лишь через 400 лет его житие расцветилось подробностями, над которыми умилялись поколения читателей, но которые — (говоря прямо) неправда, извращающая смысл христианского подвига, отягчаемая вдобавок тем, что выдается она церковной литературой за руководящее Святых действие Божие» (http://kiev-orthodox.org/site/churchlife/1484/).

Насколько соответствуют вышеприведенные рассуждения игумена Петра православной вере и на самом ли деле все перечисленное им «подвергнуто обоснованной научной критике» и, следовательно, принадлежит к «виртуальному, сказочному миру»? Рассмотрим основательно все те события церковной истории, истинность которых о. Петром ставится под сомнение.

Преподобный Алексий — один из наиболее почитаемых святых на православном Востоке, и особенно на Руси. Имеются две версии Жития. Первое сказание начало складываться в Сирии.

Сирийская версия (написана в конце V — нач. VI века). Знатный римский юноша оставил невесту, так и не увидев ее. Сел на корабль, приплыл в Селевкию Сирийскую, затем перебрался в город Эдессу, раздал нищим все свои деньги, облекся во вретище и поселился на паперти храма. Прибывшие в город слуги отца не узнали беглеца в убогом нищем. Провел 17 лет в посте и молитве, мирно скончался в приюте для бездомных и был погребен в общей могиле. Перед кончиной поведал пономарю храма историю жизни «человека Божия». Пономарь рассказал все это епископу. Тот повелел выкопать тело Святого из общей могилы и перезахоронить с почестями. Однако тело чудесным образом исчезло из могилы, была найдена только жалкая погребальная хламида.

Греческая версия (написана ранее IX века). Именно ею пользовался преп. Иосиф Песнописец, составляя канон Святому, в котором впервые названо его имя — Алексий. Согласно этой версии, Алексий не только увидел невесту перед уходом на подвиг, но и над ними был совершен чин обручения. Невеста тоже была из богатого дома. По бытовавшей в ту пору практике, сам брак заключался по согласию родителей из двух знатных семей, дети об этом лишь ставились в известность. Причем жениху едва исполнялось 16–17 лет, а невесте и того меньше: 13–15. Зачастую ни юноша, ни девушка в брак вступать не хотели, к семейной жизни душевно не созревали и лишь повиновались воле родителей, дабы не «бросить пятно на честь рода». Такие браки были сопряжены не столько с радостью, сколько с тревогой и страхом. Очевидно, после обручения Алексий вызвал свою невесту на откровенный разговор, где поведал ей тайну своей сокровенной воли, а именно: в брак не вступать, а предпринять подвиг поста и молитвы без принятия иночества. Со стороны невесты, по всей видимости, никаких возражений не последовало, жизнь в девах в богатом доме ее вполне устраивала. В знак устного согласия на пожизненную разлуку св. Алексий вернул невесте обручальное кольцо.

По сути дела, она становилась свободной в отношении заключения второго брака по исчислении определенного количества лет с даты «исчезновения» жениха. «Честь рода» в этом смысле не страдала. Однако, как это следует из Жития, девица оказалась весьма целомудренной и не захотела вторичного обручения ни с кем. Напротив, всю свою жизнь провела она почти безысходно в доме свекора. Кстати сказать, в ту эпоху богатые девицы и женщины, не желавшие вступать в брак либо лишавшиеся мужа, нередко брали на себя подвиги поста и молитвы в своих чертогах.

В Житии описываются слезы невесты св. Алексия. Однако, если взять общий контекст повествования, то причиной слез, скорее всего, были не разлука с мужем и не желание плотской любви, а то, что у восточных отцов-аскетов называется «радостотворным плачем», т.е. оплакиванием собственного несовершенства, и как следствие — восприятие от Бога утешающей благодати. Тем самым невеста издали как бы сопереживала своему жениху в его подвиге и духовно в нем соучаствовала. Таким образом, мнение о том, что св. Алексий, вернувшись, согласно греческой версии, в дом отца и увидев слезы на глазах все еще молодой жены, проявил черствость, несостоятельно. Единственное, что он видел, — это то, что его невеста терпеливо несет добровольно взятый на себя подвиг, т.е. духовно сопереживает ему.

Это весьма созвучно словам святого Исаака Сирина. «Хочешь ли, — говорит сей преподобный отец, — по евангельской заповеди приобрести в душе своей любовь к ближнему? Удались от него, и тогда возгорится в тебе пламень любви к нему, и будешь радоваться при лицезрении его, как при видении светлого Ангела» (9, с. 100).

Что касается родителей св. Алексия, то он поступил строго по евангельской заповеди (Лк. 14, 26). «Обычная жизнь» семьянина в христианском доме казалась ему недостаточной для исполнения заповедей благочестия. История не раз свидетельствовала о том, что благочестие в домах богатых и знатных граждан было лишь показным. 17 лет, проведенные святым Алексием во дворе собственного дома, это прекрасно подтвердили. Хотя и pater familias, т.е. его отец, повелел слугам приносить ему пищу, питье и одежду и при этом не обижать его, однако все эти годы святой Алексий терпел издевательства рабов, а отец за все это время ни разу даже не поинтересовался, как проводит свою жизнь тот нищий, которому дал он приют.

Подводя итог, можно констатировать: подвиг святого Алексия изрядно поспособствовал к спасению всей его семьи, ибо: 1) невеста до конца своих дней несла подвиг слезного покаяния и целомудрия; 2) отец и мать по обнаружении истины о нищем, поселившемся на их дворе (т.е. когда по его кончине узнали они, что это их сын), ipso facto не могли остаться безучастными к исправлению и собственной жизни, хотя Житие об этом и умалчивает. Таким образом, преп. Алексий проявил истинное христианство, а не «своеобразное», «лицезрея горе своей супруги и родителей», как утверждает игумен Петр (Мещеринов).

Одной из основ предания о посещении Русской земли апостолом Андреем Первозванным служит свидетельство Оригена о Скифии как о его апостольском уделе. Евсевий Кесарийский вводит это свидетельство в свою «Церковную историю» как вполне достоверное.

«В житии апостола Андрея Первозванного, составленном Епифанием Монахом [в IX веке. — Ред.], сообщается, что во время 3-го путешествия апостол, пройдя по Южному и Восточному Причерноморью, достиг Крыма и немалое время провел в Херсонесе (PG. 120. Col. 215–260). Это житие пользовалось большим авторитетом во всех Православных Церквах, в конце XI века появился его славянский перевод. Кроме того, на Руси было создано оригинальное сказание о посещении апостолом Андреем Первозванным русских пределов — “Слово о проявлении Крещения Рускыя земля святаго апостола Андрея, како приходил в Русь”… Соглаcно этому тексту, апостол Андрей Первозванный, прибывший из Синопы в Корсунь (Херсонес), узнал о близости Днепровского устья и “въсхоте поити в Римъ”; поднявшись вверх по Днепру, он благословил место будущего Киева, а затем отправился на север, в землю словен, где позднее возник Новгород» (3, том II, c. 373).

Преп. Нестор Летописец, «писавший в конце XI века, поместил в своей летописи рассказ, что Первозванный апостол из Херсонеса доходил рекою Днепром до гор киевских, благословил их, водрузил на них святой крест и предсказал ученикам своим, что “на сих горах воссияет благодать Божия, имать град велик быти и церкви многи Бог воздвигнути имать”; а потом, продолжая свой путь, достигал до самого Новгорода и до варягов. В начале рассказа летописец выразился: “Якоже реша” — и тем прямо указал на его источник — предание. Это предание могло быть письменное, и преподобный Нестор мог воспользоваться им в числе других письменных памятников древности, на которые подобным же образом иногда ссылался. А что о святом апостоле Андрее существовали в письмени сказания, очень близкие к тому, какое передал нам летописец, за это отчасти ручается находящаяся в одной из оксфордских библиотек древняя греческая рукопись, из которой издан только небольшой отрывок о путешествии святого апостола Андрея в стране антропофагов, или людоедов, полагаемый древними географами в глубине России. Но гораздо вероятнее на основании выражения Нестора якоже реша можно полагать, что преподобный летописец воспользовался преданием устным, которое могло сохраниться в наших странах с самого начала христианской эры, хотя ими почти беспрерывно владели языческие народы — готы (в III в.), гунны (в IV и V), хазары (в VII и VIII) и другие. Ибо, как скоро увидим, в некоторых южных областях России, едва ли не со времен самого апостола Андрея, постоянно поддерживалось христианство до полного водворения его в нашем отечестве, и самые эти языческие народы мало-помалу принимали у нас святую веру в III, IV и последующих веках. При таких обстоятельствах сказание о первой и притом апостольской у нас проповеди как о событии важнейшем для местных христиан естественно должно было переходить из рода в род, от отцов к детям и соблюдаться со всею заботливостью как святыня, пока не достигло, наконец, по принятии христианства киевскими славянами (в 866, 957 и 988 гг.) самого сердца России — Киева, а здесь и слуха Несторова» (4, с. 95–96).

«Мысль о путешествии святого Андрея даже во внутреннейшие области России, хотя и не так раздельно, как у нашего летописца, заключается и в некоторых… известиях греческих: например, в известии Никиты Пафлагона, по словам которого святой благовестник протек не только все южные области и города нашего края, прилежавшие Понту Евксинскому (Черному морю), но и все страны севера, конечно, по направлению от этого Понта; а еще яснее — в известии Никифора Каллиста (XIV в.), который, хотя позднее нашего летописца, но мог пользоваться одинаковыми с ним древними источниками. У Каллиста читаем, что святой Андрей доходил со своею проповедию до страны антропофагов и пустынь скифских. Но эти пустыни, по описанию древних, находились приблизительно в нынешних Харьковской, Курской и Тамбовской губерниях. А под страною антропофагов разумелась страна, которая лежала во глубине нынешней Европейской России, в соседстве меланхленов, обитавших, по Геродоту, в 800 верстах от Черного моря к северу, в соседстве фиссагетов, будинов, агафирсов и номадов, простиравшихся по нынешней Великоруссии и Белоруссии до Балтийского моря и далее к северу» (выделено нами. — Ред). (4, с. 96–97).

В 1621 году в Киеве состоялся Собор восстановленной православной иерархии с митр. Иовом (Борецким) во главе по вопросу о мерах защиты Православной Церкви и ее благоустроении. В деянии Собора сказано: «Поелику святой апостол Андрей есть первый архиепископ Константинопольский, патриарх вселенский и апостол Русский, и на Киевских горах стояли ноги его, и очи его Россию видели и уста благословили… то справедливым и богоугодным будет делом восстановить торжественно и нарочито праздник его. Воистину Россия ничем не меньше других народов, ибо и в ней проповедал апостол» (3, том II, c. 374).

К апостольскому веку относятся и страдания святых мучеников-славян Енена, Нирина и Пина (в нашем церковном календаре это свв. мученики Инна, Пинна и Римма, память их 20 января). «Эти святые были из Скифии, из северной страны, ученики святого апостола Андрея. Они учили о имени Христовом, и многих из варваров обратили к правой вере, и крестили» (4, с. 103).

Игумен Петр (Мещеринов) утверждает, что само происхождение Предания об ап. Андрее датируется X веком. На самом деле X веком нужно датировать не происхождение этого предания, а его раскрытие или обнародование. По всей видимости, Предание об ап. Андрее было преподано равноапостольному кн. Владимиру и прочим князьям и вельможам русским первосвятителем Киевским Михаилом и греческим духовенством, непосредственно совершавшим крещение киевлян. Не случайно в тропаре свят. Михаилу говорится следующее: «днесь пророчествие во Апостолех Первозваннаго исполнися: се бо на сих горах возсия благодать, и вера умножися…» Следовательно, если бы Русь принимала крещение не в X, а например в VIII или VII веке и т.д., то в этом веке уже неким другим святителем было бы раскрыто и преподано вышеуказанное Предание, об апостольском происхождении которого свидетельствуют приведенные в данном пунк­те сведения.

Так что и в этом вопросе о. Петр делает вывод весьма недостоверный, опирающийся исключительно на вольное толкование исторических дат.

В основном рассуждения игумена Петра (Мещеринова) и других подобных ему критиков базируются на труде епископа Порфирия (Успенского) «История Афона» (переиздан издательством «Дар» в 2007 году), хотя прямо он на это произведение не ссылается.

Еп. Порфирий приводит «Сказание преподобного Стефана святогорца о Святой Горе Афонстей, и како бысть в жребий Богородицы», изданное на русском языке в 1659 году Иверским Валдайским монастырем в книге «Рай мысленный», в правление патриарха Никона, и считает его недостоверным. «И вот я с усердием приступаю к совестному разбору вышеизложенного сказания», — добавляет он.

1. Он ссылается на мнение «умного и ученого святогорца Филофеита» (12, том I, с. 204). Тот пишет: «Это драма, неискусно написанная каким-то сербом, который едва умел различать восемь частей еллинской речи; ибо он кое-где оставил славянские слова в той книге, которую я видел в Лавре» (12, том I, с. 204). Еп. Порфирий комментирует: «Что мне сказать после такого отзыва? Святая правда и справедливая наука велят мне присовокупить, что эта драма есть сколок с подлинника, написанного по-еллински весьма витиевато и насильно вставленного в житие преподобного Петра афонского, которое сочинено было монахом Николаем по приказанию духовного отца его. Этот еллинский подлинник, переданный сперва каким-то сербом по-новогречески, потом Стефаном по-славяноболгарски, есть источник, из которого вышли эти два ручья и дотекли до нашего Иверо-Валдайского монастыря» (12, том I, с. 204).

Реченный Стефан был болгарин. Это доказывают следующие слова его в сказании, где он под апокалиптическою женою, убежавшею в пустыню, разумел христианскую Церковь, существующую на Афоне: “Многие святые изрекли, что оной жене Бог уготовал место в афонской пустыне; и она действительно там находится. Ей даны два крыла великого орла, да летает в сей пустыне, то есть Церкви даны там два писания, греческо и болгарско, благословити и славити Единаго Бога”» (12, т. I, с. 202–203).

Здесь еп. Порфирий словно забывает свою мысль о том, что речь у него идет об «еллинском подлиннике, переданном сперва каким-то сербом по-новогречески, потом Стефаном по-славяноболгарски». Ведь «еллинский подлинник», переданный «каким-то сербом» по-новогречески, никак не мог сделать греческое писание равнодостойным болгарскому. Напротив, греки ревниво соблюдали чистоту передачи истин Священного Писания, выдвигая тезис о том, что таковая возможна только на еллинском языке! Не мог так возвысить болгарский язык и «некий серб». Остается с большой степенью осторожности предположить, что вышеупомянутый Стефан сделал некую интерполяцию в первоначальный текст Сказания. Но это нисколько не умаляет самого Сказания! Пусть даже оно письменно изложено  — списано! — болгарином Стефаном, жившим уже после падения Константинополя. Главное, что оно не сочинено, как выше свидетельствует сам еп. Порфирий! Итак, этот «аргумент» еп. Порфирия бьет явно мимо цели.

Кстати сказать, Уделом Богоматери Святую Гору Афон называет преп. Нил Мироточивый, подвизавшийся на ней в конце XVI века (8, с. 172), и его слова в ту пору, да и в последующие времена, ни у кого не вызывали недоумений.

2. Еп. Порфирий приводит из Сказания слова идолов, возвестивших жителям Афона свое собственное ничтожество: «Сойдите, все люди, прельщенные суетным Аполлоном, в пристань Климентову и примите Марию, Матерь великого Бога Иисуса».

Какие же упреки высказывает он составителю Сказания? «Надлежало бы ему указать местность той пристани, в которой остановилась Богоматерь и которую идолы назвали Климентовою, а он не указал ее и оставил читателя в полном недоумении касательно этой пристани, так что не знаешь, где искать ее на Афоне… Афонский город, в котором Богоматерь (будто бы) благовествовала спасение, не поименован. Кто такой был Климент, житель ли Афона или пришлец из Иерусалима, это не сказано. Богоматерь с радостью приняла выпавший Ей жребий и хотела идти в Грузию, покоряясь воле Божией, но является Ей ангел и возвещает иное повеление Бога. Она приходит на Афон и изрекает благословения мiрским жителям этой горы, а блага, обещанные Ею, получают монахи. Все это сбивчиво, диковинно и ничем не доказано».

«Как могли идолы уже назвать пристань Климентовою, если некий Климент еще только прибыл на Афон вместе с Богоматерью?»  Этот вопрос еп. Порфирий, цитируя уже упомянутого Филофеита, приводит в качестве одного из основных и на нем утверждает якобы недостоверность всего Сказания. Однако само Сказание лишь повествует нам, что жители и вправду сошли в пристань Климентову, и нисколько не обманулись во встрече Пресвятой Девы, и приняли от Нее благовестие. Следовательно, точное местоположение этой пристани так или иначе было им известно, а называлась ли она Климентовой по имени некоего другого Климента, жившего ранее, или только имела назваться таким именем по важности события — это вопрос вполне второстепенный; а главное, сам по себе никак не может служить аргументом в пользу того, что самого этого многозначимого события, т.е. посещения Богоматерью Святой Горы Афон, будто бы вообще не было.

Утверждая то, что Богоматерь «приходит на Афон и изрекает благословения мiрским жителям этой горы, а блага, обещанные Ею, получают монахи», еп. Порфирий в корне не прав. Ведь если жители Афона (еще до прихода туда монахов) приняли Ее проповедь и начали жить по заповедям Христовым, то, следовательно, обрели и спасение. А какое благо может быть больше сего? Даже приблизительного ответа на это у еп. Порфирия в данном труде мы не находим.

3. Довольно оригинально еп. Порфирий пытается решить вопрос о вышеупомянутом Клименте. Исходя из афонских преданий, что названная его именем пристань есть место, где впоследствии возник Иверский монастырь, еп. Порфирий пишет: «Греческие старцы сего монастыря, знавшие поверье грузин, что Иверская земля и Афонская обитель их есть жребий Богоматери, и слыхавшие старинную народно-монашескую молву о том, что Богоматерь с Климентом приходила на Афон из Иерусалима и что оба они высадились из корабля в их пристани, поверили этой молве как сущей правде, не поняв, что в старину разумелось пришествие туда не живой Богоматери, а иконы Ее, принесенной из Иерусалима в четвертом веке крестителем Афонитов, епископом Климентом, и приказали одному из послушников своих, знатоку еллинского языка, написать сказание об этом событии как можно краше — в видах возвышения своего монастыря в глазах поклонников… Так появилось пресловутое Сказание, о котором идет речь… Таким образом утвердилась уверенность в том, что Богоматерь была на Афоне, что тамошнее место, на котором стоит Иверский монастырь, есть самое священное, потому что было освящено присутствием Ее и что вошедшая в состав этого монастыря обитель Климента (980 г.) есть самая первая монашеская обитель в целом свете. А эта уверенность увеличила славу и доходы иверо-греческих монахов».

Какие же доводы приводит еп. Порфирий в пользу своего мнения о пришествии на Афон в IV веке епископа Климента с иконой Божией Матери? Ровным счетом никаких! Кем был это Климент? В списке собственно иерусалимских архипастырей его имя не значится. Известно только, что в эпоху равноапостольного Константина Великого в афонский город Аполлонию был поставлен первый епископ (3, т. IV, c. 109), но имя его не указано. Так что к преосвящ. Порфирию здесь приложимы его же слова: он «оставил читателя в полном недоумении касательно» крестителя афонитов.

И еще один его перл: «Эта уверенность (в подлинности Сказания.  — Ред.) увеличила славу и доходы иверо-греческих монахов». Так вот где — согласно еп. Порфирию — кроется главный смысл всей истории! Монахам, дескать, постоянно нужны доходы и слава, вот и придумывают они разного рода «досточудные предания»! Чистейший аргумент пропаганды большевиков! Ну что же, живи еп. Порфирий на полвека позже, последним было бы у кого поучиться!

А о том, что подобное отношение еп. Порфирия к происхождению составных частей православного Предания является не внезапным порывистым криком души, а вполне обдуманной и планомерно проводимой в жизнь установкой, красноречиво свидетельствует его беседа со святителем Филаретом Московским. В ту пору преосвященный Порфирий был еще архимандритом.

Передаем ее содержание, опираясь на исследование проф. А.П. Лебедева (13, с. 343–344): «По одному из вопросов между митрополитом и архимандритом возникло некое словопрение… Архимандрит рассказывал следующее: все афонские монастырники и скитники верят и учат, что потурчившийся христианин может спастись только тогда, когда раскается и после чрезвычайных пощений и молитвенных стояний пойдет в магометанское судилище в турецкой одежде с крестом и иконой в руках, дерзновенно проклянет здесь Магомета, исповедует Христа, заушит судью и будет замучен турками. Поэтому святогорцы охотно принимают к себе и даже сами отыскивают таких несчастных и методически приготовляют их к мученичеству. Затем приготовленные должны поступить по выше­описанному; а по смерти их святогорцы покупают их тела у мучителей, хоронят их, а потом вырывают их кости, украшают серебряными окладами, выдают за мощи и собирают дань с народа. В другом месте эти действия афонцев о. Порфирий называет мученикотворством. “Владыка святый, — так закончил он свой рассказ, — надобно ли признавать и почитать таких самозваных мучеников?”»

Прежде чем описать реакцию святителю Филарета на подобные опусы, сделаем два замечания. Во-первых, как свидетельствует «Афонский патерик», старцы-духовники не «методически приготовляют» отступников к мученичеству, а, напротив, долго и тщательно проверяют их твердость в принятом (ими самими же!) решении. В противном случае (если, то есть, самозваные мученики лишь усиленно «тиражировались» — да простит нас Господь за такое слово!) было бы множество повторных отступников, устрашившихся новых мучений. Однако в письменных источниках никаких следов такого массового рецидива мы не находим. Во-вторых, само число подобных новомучеников, согласно тому же «Афонскому патерику», крайне невелико — что никак не согласуется с предпосылкой их намеренного приумножения.

Итак, как же ответил «прогрессивному» архимандриту великий святитель ХIХ века? По замечанию самого архимандрита, «маститый митрополит был спокойнее меня. Он не одобрял вышеупомятой выставки, если она делается ради денежных доходов, но защищал афонцев и их мучеников, ссылаясь на пример древних страстотерпцев, которые сами вызывались на мучения и которых Церковь вписала в лик святых исповедников» (13, с. 344). Проф. А.П. Лебедев там же отмечает: «Иногда гость (архимандрит. — Ред.) позволял себе в беседе употреблять резкие выражения, от которых он же и приходил в смущение. О. Порфирий рассказывает, что при одном таком случае “владыка взглянул на меня значительно, и я прикусил свой язык… и перевел речь на другие предметы”».

Ни святые отцы Церкви, ни древние историки ее, Евсевий, Сократ, Созомен, Евагрий, ни византийские летописатели, ни св. Андрей Критский, собравший предания о Богоматери, ни списатель житий святых Симеон Метафраст не говорили, что Афон есть удел Богоматери и что Она крестила жителей сей горы… В многочисленных грамотах, пожалованных Святогорским обителям царями и патриархами греческими, сербскими, болгарскими, российскими и господарями Молдавии и Валахии, содержатся похвалы Афону как вертограду, наполненному райскими цветами, но ни в одной из них не сказано, что там была Богоматерь, даже нет намека и на то, что сия гора — удел Царицы Небесной. Да и как могли бы сказать это цари и патриархи, когда известно, что пресвятая Дева Мария по вознесении Господнем никуда не отлучалась из Иерусалима до самой кончины своей? О безвыходном пребывании ее в этом городе есть исторические сказания достоверные. Представляю их.

1. «Вот первое сказание, почти современное Богоматери, сказание Антиохийского епископа Евода, которого рукоположил апостол Петр: “Святая Богородица после распятия (Христа) жила в доме Иоанна одиннадцать лет. А всех годов жизни Ее было пятьдесят девять”. “Сей божественнейший Евангелист по восшествии Иисуса на небо пребывал с Божьею Матерью в своем доме на Сионе до преставления Ее к Господу…”» (12, т. I, с. 213–214).

Аргумент еп. Порфирия не выдерживает никакой критики. Из этого свидетельства епископа Евода никак не следует, что Божия Матерь вообще не отлучалась из Иерусалима. Ведь если понимать его буквально, то Она вообще не выходила из дома на Сионе, а между тем, согласно Преданию, известно, что Она нередко ходила на Голгофу как на место страданий Ее Божественного Сына, которая формально находилась за пределами ­Иерусалима, ибо Господь наш пострадал вне врат (Евр. 13, 12). Следовательно, слова епископа Евода: «Святая Богородица после распятия (Христа) жила в доме Иоанна одиннадцать лет» и «Сей божественнейший Евангелист по восшествии Иисуса на небо пребывал с Божьею Матерью в своем доме на Сионе» — нужно понимать в том смысле, что Богоматерь жила под покровительством святого Иоанна, что вполне согласуется со словами Евангелия, что ученик сей взял Ее к себе (Ин. 19, 27). Выражение «жить, или обитать, в чьем-то доме» имеет древнее значение: жить на попечении кого-то, под защитой кого-то и т. д. А потому, вовсе не лишаясь номинальной защиты и попечения святого Иоанна, Пресвятая Богоматерь могла вполне посетить и Ефес (об этом есть тоже древнее предание), и Афон, и другие места.

Сказания со 2-го по 6-е представляеют собой меньший интерес (любознательный читатель може самостоятельно с ними ознакомиться). Поэтому переходим к сказанию 7-му.

7. «В Житии Богоматери, которое написал Епифаний, монах и пресвитер Иерусалимский, 955 г., сказано: “Богородица после того, как увидела Вознесение Господа на небеса, усугубила подвижничество и коленопреклонения Свои, как говорит иерусалимлянин Андрей, епископ Критский… Некоторые же говорят, что ни один из 12 апостолов не отлучался из Иерусалима, пока Она была жива… По Вознесении Его [т.е. Господа нашего Иисуса Христа] пребывала в доме Богослова на святом Сионе вместе с ним и прочими апостолами 24 года… По успении Ее все апостолы разошлись. Иоанн отправился в Ефес”. (Извлечено из древней пергаминной рукописи, хранящейся в Палестинской лавре Саввы Освященного.)» (12, т. I, с. 215–216).

2) Свидетельство же о том, что Пресвятая Богоматерь «по Вознесении Его [т.е. Господа нашего Иисуса Христа] пребывала в доме Богослова на святом Сионе вместе с ним и прочими апостолами 24 года…», лишь косвенно подтверждает наш довод о том, что можно одновременно и нести мiру слово проповеди, и номинально пребывать в доме Богослова на святом Сионе как в первозданной Церкви, символом которой и служит, собственно, Сион в новозаветном понимании. Тезис о мистическом пребывании на Сионе понадобится нам и ниже, при разборе вопроса о датировке и авторстве первых святых Богородичных икон.

3) Из слов: «По успении Ее все апостолы разошлись» — никак не следует, что они не отлучались из Иерусалима и ранее. Об этом утвердительно говорит книга Деяний Святых Апостолов. Эти слова нужно понимать так: Апостолы чудесным образом собрались в Иерусалим на успение Божией Матери (об этом тоже есть церковное предание) и, совершив Ее достойное погребение, разошлись по своим уделам.

Святые Отцы Церкви очень мало касались собственно церковной истории. Их больше заботила догматическая часть учения Церкви о Пресвятой Богородице. Отсылаем любознательного читателя к очень неплохому сборнику работ разных авторов под общим названием «Всесвятая. Православное догматическое учение о почитании Божией Матери» (М.: Паломник, 2001).

Указанные еп. Порфирием древние историки Церкви: Евсевий, Сократ, Созомен, Евагрий — действительно не упоминают о путешествии Богоматери на Афон. Но если подойти к их трудам «с вящим тщанием», то мы увидим, что в дошедших до нас трудах последние три историка вообще не касаются событий I века, в котором и произошло предметное событие, так что ссылка на них еп. Порфирия не только не корректна, но и, мягко говоря, странна. Неужели рассчитывал он на невнимательного и неискушенного читателя, желая подавить истину своим авторитетом? Один Бог знает!

Что до Евсевия Памфила, то он описывает ряд событий из апостольских времен, опираясь главным образом на книгу Деяний Святых Апостолов и на труды Филона и Иосифа Флавия. Представленные им сведения об Апостолах весьма фрагментарны.

Что касается собственно Пресвятой Богородицы, то Евсевий Памфил лишь косвенно говорит о Ней в приложении к исполнению пророчеств (Быт. 49, 10 и Дан. 9, 24–27). Нет в его «Церковной Истории» упоминания ни о Рождестве Пресвятой Богородицы, ни о Ее пребывании на Сионе, ни о Ее Успении — а ведь это были куда более значимые события из Ее жизни. Тем более осталась вне внимания сего историка Ее миссионерская поездка в Ефес и еще дальше, на Афон.

Относительно «многочисленных грамот, пожалованных Святогорским обителям царями и патриархами греческими, сербскими, болгарскими, российскими и господарями Молдавии и Валахии», следует заметить: во-первых, сильно сомневаемся, что преосвящ. Порфирий все их прочитал (для этого нужно не одно десятилетие работы в архивах всех афонских монастрырей, чего сей епископ не предпринимал), и, во-вторых, в тех грамотах, с которыми нам довелось ознакомиться, цари, государи и патриархи испрашивают благословения у Всемогущего Бога и Пресвятой Богородицы на то или иное благодеяние, оказываемое афонским монастырям. Как полагаем, здесь речь идет не об обыкновенной «формуле вежливости».

Что касается св. Симеона Метафраста, то, при всем уважении к нему самому и к составленному им сборнику Житий святых, приходится констатировать, что многие древние сказания из рукописей Житий он просто опускал, произвольно считая их «несправедливыми». Корпус его сочинений еще ждет своего отдельного исследователя.

Если, как утверждает еп. Порфирий, «Богоматерь не была на Афоне и быть там не думала», то почему в начале XVII века отмечается, так сказать, Ее прямое вмешательство в дела сербского монастыря Хиландар? Передаем повествование, как оно изложено в 10, с. 194–195: «В начале XVII столетия монастырь хиландарский лишился своего игумена; братия приступили к избранию нового настоятеля, но никак не могли согласиться в выборе. Божия Матерь Сама прекратила несогласия братии. В один день иноки хиландарские по обычаю собрались к утреннему богослужению и увидели, что икона Троеручица стоит не в олтаре, а на игуменском месте. Приписывая это тайным действиям церковнослужителей, братия отнесли ее в олтарь; но в следующий день она опять появилась на игуменском месте. Это чудесное перехождение повторилось и еще. Богоматерь в ночном видении одному святому затворнику изъяснила волю Свою, чтобы братия не переносили иконы ее с игуменского места. “Для устранения несогласий в избрании игумена в настоящее и на будущее время, Она Сама хочет занять это место Своею иконою и управлять монастырем”. После этого она стоит над игуменским местом, в знамение того, что Богоматерь Своею божественною иконою как бы настоятельствует монастырем. Посему в этом монастыре нет игумена, а есть только проигумен, или игуменский наместник, заведующий монастырскими делами и занимающий в церкви второе место близ игуменского, на котором стоит икона Троеручица… От нее обыкновенно принимают иноки благословение на все церковные службы, как бы от присутствующего игумена».

Здесь речь идет уже о конкретном факте. О чем он свидетельствует? О том, что Богоматерь является как бы попечительницей, т.е. гарантом благо­устроения иноческой жизни на Афоне. А упоминали ли об этом знаменательном событии сербские патриархи и/или (по обретении в XIX веке государственности) сербские правители — существа дела не меняет. Факт и поныне остается непреложным.

Зачем, казалось бы, преосвященному Порфирию впадать в столь огульное отрицание событий, имевших место в I веке? Это диктовал ему «дух времени», дух порожденного протестантизмом так называемого «европейского гуманистического просвещения», ожесточенно воюющий против церковного Предания.

Вот откровенное признание еп. Порфирия: «Богатства не желаю, почестями не дорожу, а долг и правду ставлю выше всякого блага земного и думаю о славе… ах, если бы она была европейская» (13, с. 356). И хотя, по мнению профессора А.П. Лебедева, «таковой славы… он не успел достигнуть», тот же профессор по поводу «Истории Афона» дает недвусмысленный «прогрессивный» отзыв:

«Таковы церковно-историческая критика и научный скепсис у автора “Истории Афона”, — пишет он. — Мы привели не лучшие образцы этих качеств автора, у автора нет лучших образцов: все его изыскания отменно хороши. Русская церковно-историческая наука по справедливости может гордиться, что имеет такого великого возделывателя ее. Автор по своим приемам стоит на высоте протестантской богоcловской науки (выделено нами. — Ред.), с тем, однако же, различием, что его критика ничуть не отторгает его от веры и Церкви (с этим можно поспорить. — Ред.)… Желательно, чтобы церковно-историческая наука сблизилась с тем многобещающим ее направлением, следы которого положены в серьезном сочинении преосвящ. Порфирия, для пользы веры и Церкви» (14, с. 29–30).

И действительно, «церковно-историческая наука сблизилась с тем многобещающим ее направлением», так что святитель Феофан Затворник начал говорить о повсеместной любви к «неметчине», которая до добра не доведет (хорошо бы найти оригинал его письма!!!). А ХХ век показал, что и впрямь от этой «неметчины» как в профессорских фраках, так и в военных мундирах мы хлебнули немало бед и горя. Не будем же повторять ошибок!

Кстати сказать, дабы читатель не упрекнул нас в одностороннем подходе к разбору «протестантского метода» исследования церковной истории, приведем мнение об этом известного французского философа середины ХХ века Рене Генона (римокатолика по исповеданию). «Религия по своей сути традиционна (т.е. она сообразуется с преданием. — Ред.). Всякое неприятие традиций антирелигиозно. Поначалу предание выхолащивается, а затем, где только возможно, и вовсе подавляется и искореняется. Протестантизм нелогичен изначально: он стремится “гуманизировать” религию, но, тем не менее, допускает (пусть только теоретически) нечто надчеловеческое, т.е. Откровение. Протестантизм не решается довести свое отрицание до логического завершения. Отдавая Божественное Откровение на откуп человеку, протестантизм, по существу, сводит его практически к нулю… Естественно, протестантизм как таковой, движимый и вдохновляемый духом отрицания, неумолимо породил разрушительное критиканство, ставшее в руках так называемых “историков религии” наступательным оружием против религии вообще. На словах протестантизм отводит главную роль Священному Писанию, не признавая никаких других авторитетов. На деле же он сводит на нет самое Писание, так сказать — сей минимум предания, приверженцем сохранения которого он тщится себя изобразить» (15, p. 66–67).

Отнюдь не разделяя постулаты латинской догматики, которых придерживался Рене Генон, мы можем подчеркнуть ценность его вышеприведенного замечания относительно методологии действия протестантизма. Конечно, так называемая «гуманизация религии» наблюдается и в римокатолицизме. Об этом подробно писал преп. Иустин (Попович) в своих трудах «На Богочеловеческом пути», «Православие и экуменизм» и других, к которым и отсылаем вдумчивого читателя.

А вот отзыв составителей «Афонского Патерика» о труде епископа Порфирия: «В русской литературе есть немало сочинений, касающихся истории Святой горы. Можно бы даже сказать, что и Святая гора дождалась, наконец, своей специальной истории, если бы сочинение преосвящ. Порфирия оказалось вполне удовлетворительным… Еп. Порфирий умел собрать и вывез с Востока и, в частности, со Святой горы, много исторического материала, частью помещенного в изданных им сочинениях, а частью ждущего еще появления в свет. За обнародованный им сырой исторический материал (выделено нами. — Ред.) наука будет ему всегда благодарна. Но в то же время надо с сожалением сказать, что и указания покойного автора, а равно и предлагаемые им исторические выводы, делаемые будто бы на основании несомненных фактов, часто страдают неточностью и, отличаясь большой оригинальностью, часто имеют под собой не факты, а только богатую фантазию автора; почему и не могут быть признаны весьма близкими к истине. Неточность эта невыгодно рекомендует сочинения покойного епископа. “Древности, — по выражению приснопамятного Московского святителя Филарета, — любят свидетельства, а не догадочные заключения”» (11, с. VI–VII).

Тот же святитель, комментируя выдвигаемые еп. Порфирием разного рода «проекты» быстрого присоединения к Православной Церкви коптов, армян и прочих монофизитов, справедливо замечает: «Если вам приятно мирить со своими чужих, примирите себя со своими» (13, с. 354).

И, наконец, приведем довольно резкую, но вполне оправданную реакцию на труды еп. Порфирия, выраженную авторами предисловия к книге «Посмертные вещания преподобного Нила Мироточивого Афонского»: «Давно напечатаны и широко распространены по всей России многотомные сочинения (в ту пору. — Ред.) архим. Порфирия об Афоне. В этих объемистых, толстых книгах покойный Епископ Порфирий (не тем будь помянут он на том свете) шаг за шагом осмеивает и отрицает путем научных данных чуть не каждое афонское предание о том или ином чуде, проявляет очень мало благоговения к афонским святыням, осмеивает святогорцев в их подвигах и т.д.; эти книги в России можно встретить в каждой духовной библиотеке, во многих церквах, есть они и на Афоне в монастырских библиотеках. Одним словом, книги Епископа Порфирия, по-видимому очень способные подорвать уважение к Св. Горе, по России широко распространены; однако отразилось ли это сколько-либо на отношении православной Руси к Афону, на размерах денежных лепт, идущих на Афон?! — Нисколько! Св. Гора Афонская находится под особым покровом Царицы Небесной. Сама Богоматерь, Царица неба и земли, печется об Афоне… Может ли громадная каменная афонская скала поколебаться от прибоя морской волны?! Может ли ослабнуть любовь Руси к Афону, любовь, вдохновляемая Самой Царицей Небесной?! Может ли эта любовь ослабнуть от ничтожных писаний либерального богослова (выделено нами. — Ред.), Епископа Порфирия?!» (8, с. XXI). Ответ напрашивается сам собой: конечно, нет!

Вывод: аргументы, приводимые еп. Порфирием, довольно шатки и нуждаются в дополнительной интерпретации (а кое-где — и в прямой коррекции или пересмотре!), которую сам он, к сожалению, не приводит.

Первые иконы появились не в IV веке, как голословно утверждает игумен Петр (Мещеринов), а гораздо раньше, в эпоху святых Апостолов. Об этом имеем ясное свидетельство святителя Василия Великого, впоследствии прочитанное на Седьмом Вселенском Соборе. В обличительном письме Юлиану Отступнику он пишет: «Исповедую нашу непорочную христианскую веру так, как мы наследовали ее от Бога, и верую во единаго Бога вседержителя, Бога Отца, Бога Сына, Бога Духа Святаго… исповедую также и домостроительство воплощения Сына Божия; Святую Марию, родившую Его по плоти, исповедую Богородицею. Приемлю и святых апостолов, пророков и мучеников… Поэтому почитаю и изображения их на иконах и открыто поклоняюсь им; потому что это передано святыми апостолами(выделено нами. — Ред.) и не должно быть воспрещаемо. Поэтому во всех церквах своих мы изображаем историю их» (6, т. IV, с. 375).

Поскольку изображаем мы не только прославленные лики тех или иных святых, но, как говорит святой Василий, и «историю их», то из этого следует, что можно живописать и подвиги святых, как-то: благодарное терпение телесных недугов и увечий (сгорбленный преп. Серафим Саровский), слепоты (блаж. Матрона Московская), язв (прав. Иов Многострадальный) и т.д., а также события из Священного Писания (например, икона Входа Господня в Иерусалим), что игуменом Петром в одной из радиобесед отрицалось.

Предание о том, что ряд святых Богородичных икон был написан святым евангелистом Лукой, тоже восходит к апостольским временам. В Константинополе особо почиталась икона Божией Матери «Одигитрия». Она была, если можно так выразиться, своеобразным «эталоном» древнейшего иконописания. На ее основе нередко устанавливалась принадлежность других икон Божией Матери кисти святого Луки. Вот что говорит об этом «Православная энциклопедия»: «В списках повести (о чудесном спасении Москвы от нашествия Темир-Аксака. — Ред.) впервые появилось сказание о написании Владимирской иконы евангелистом Лукой, возникшее благодаря ее сопоставлению с главной константинопольской чудотворной иконой письма апостола Луки — “Одигитрией”» (3, т. IX, c. 13).

Иными словами, сам канон изображения Божией Матери с Божественным Младенцем имеет апостольское происхождение. Этот канон с течением времени мог в некоторых странах утрачиваться и опять восстанавливаться (а точнее — вновь обретаться).

Отвечая на вопрос, почему святому евангелисту Луке понадобилось писать несколько десятков икон, сделаем следующее осторожное предположение. Да не будет это «догадочным заключением», чтобы не подпасть нам под вышеупомянутую укоризну святителя Филарета Московского!

Итак, поскольку Пресвятая Богородица является «тайноводством собраний Господних», «объяснением Господних таин» и «царственным венцом Апостолов» (1, с. 72. 93), то предположим, что, отправляясь на проповедь Евангелия, Апостолы брали благословение на это у Пресвятой Богородицы. Почему? Потому что Божия Матерь «по Троице общая всех Владычица, по Утешителе общая всех утешительница, по Ходатае общая ходатаица всего мiра» (1, с. 65). Иными словами, приняв от Бога сугубую благодать (символом средоточия благодати служит как раз венец), Она и преподавала ее Апостолам перед началом каждого их миссионерского путешествия. А дабы утвердить эти благодатные дары в их мыслях и сердцах, то благословляла Она Апостолов Своими иконами, написуемыми евангелистом Лукой. Не отсюда ли в принципе взялся благочестивый обычай благословлять иконами любой благой почин?!

Игумен Петр (Мещеринов) утверждает, что это невозможно физически, да и не нужно. Ответим о. Петру: любое чудо невозможно физически, иначе это уже не чудо, а естественное явление или событие. Для чего оно было нужно? Для того чтобы возвестить духовенству и мiрянам, что на Руси рождается человек особый, кроткий проповедник мира и согласия среди людей, высочайшим образцом чего служит Сама Пресвятая Троица. Три глашения — младенческое воспевание трех Лиц. В этом свидетельство того, что Господь и вправду просвещает всякаго человека грядущаго в мiр (Ин. 1, 9), т.е. еще не родившегося! Итак, преп. Сергий получил сугубое (а точнее говоря — трегубое!) просвещение. Со времени его подвигов на Руси стали всюду активно сооружаться храмы во имя Святой Троицы (начиная с самой его обители на Маковце, где каменный Свято-Троицкий храм был построен преп. Никоном).

Отсутствие подписи сего святителя в заключительных актах Первого Вселенского Собора легко объясняется тем фактом, что в то время святитель Николай находился под запрещением, наложенным на него Святыми Отцами Собора за заушение ересиарха Ария, похулившего Христа Бога.

Приведем цитату из творений великого учителя Церкви святителя ­Иоанна Златоуста. «Но раз у нас зашла теперь речь о хуле, то я хочу просить всех вас об одной услуге… — именно, чтобы вы унимали в городе тех, кто богохульствует. Если ты услышишь, что кто-нибудь на распутье или на площади хулит Бога, подойди, сделай ему внушение. И если нужно будет ударить его, не отказывайся, ударь его по лицу, сокруши уста, освяти руку твою ударом; и если обвинят тебя, повлекут в суд, иди. И если судья пред судилищем потребует ответа, смело скажи, что он похулил Царя ангелов; ибо если следует наказывать хулящих земного царя, то гораздо больше оскорбляющих Того (Царя)» (Беседа о статуях, I // Творения… СПб., 1899. Т. II, кн. 1, с. 25. ).

И, согласно Священному Преданию, Божия Матерь явилась святителю Николаю и вернула ему архиерейский омофор, снятый с него Отцами Собора. Это событие изображается в правом и левом верхнем углу на иконах святителя Николая Чудотворца: справа — Божия Матерь возвращает омофор, а слева — Господь и Бог наш Иисус Христос благословляет Свою Матерь на этот поступок.

В заключение приведем замечательное святительское изречение: «Примирите себя со своими!» — вот увещание, сказанное святителем Филаретом Московским, которое хочется адресовать игумену Петру (Мещеринову) и всем прочим реформаторам и обновленцам, древним и новым.

7. Канонизация святых. Поместный Собор Русской Православной Церкви, посвященный юбилею 1000-летия Крещения Руси. Троице-Сергиева Лавра, 6–9 июня 1988 года.